Новый Ницше. и другие рассказы - Станислав Шуляк

Я уж порядочно возбудился. Столько света и восторга было в этих моих минутах, сколько не было их во всех прошедших годах жизни.

– Одежда! – крикнул я.

Но об этом можно было и не напоминать. Марфа уж срывала с себя свою блузку, обнажая свою полную спину со светлой упругой кожей, белый лифчик, чуть далее уже разгорались нездоровою краснотой следы от моей безжалостной плети.

Изгонял ли я теперь кого-то из храма? Нет, не так, все нынешние изгнанные изгнали себя сами, мне же лишь оставив удел ритуального подтверждения сего свершившегося факта.

– Господин! Господин! – стонала Марфа.

Я не хотел, чтобы всё произошло слишком уж быстро.

– Ещё выпить! – прорычал я.

Марфа проворно вскочила на ноги, вся растерзанная, смущённая, прекрасная, и стала наливать самогон в стопки своими трясущимися руками. Напиток проливался на стол, на руки Марфы, и я с размаха хлестнул плёткой по постели. Просто так, для одной лишь острастки, для одного лишь психологического напряжения. Потом вырвал стопку у Марфы и выпил залпом. Закусил я на сей раз огурцом, нарочно сделал так, будто даже в насмешку над самим собой. Я нередко позволяю себе насмехаться над собой, оттого моё значение нисколько не умаляется.

Марфа только успела пригубить самогон, допить ей я не дал, но, схватив за пухлое плечо, снова бросил её на пол. Имя нам – звери, имена наших мгновений – лихорадка, ликование; для души моей важны, жизненно важны витамины безобразий. Я возвышался над Марфою сзади и, всё ещё хрустя огурцом, расстегнул замок на её юбке, потом снова махнул плеткой и попал женщине по талии и по лопатке. Она же, вся извернувшись, сдёрнула с себя свой проклятый лифчик.

– Самка! – крикнул я. – Ты моя покорная самка!

– Я твоя покорная самка, мой господин! – крикнула и Марфа.

Оба мы уж заходились в самозабвении. Я думал раздеваться самому и срывать с этой женщины тряпку за тряпкой… Впрочем, это была ещё не кульминация…

Но тут вдруг произошло это – невозможное, немыслимое! Такое не могло бы присниться во сне. Распахнулась вдруг дверь, и в комнату, что-то крича и размахивая руками, вбежали два дядьки, моложавых, плотных, низкорослых, мускулистых.

– Что это? Кто? – вскричал я.

Я отскочил от Марфы, злобно ощерился, поднял руку с плёткою, защищаясь.

– Не-ет! – простонала Марфа. – Не сейчас! Только не сейчас! Вы же обещали!

Кто это? – крикнул ещё раз я.

Марфа вскочила, дядьки бросились на меня, я махнул плёткой, но один из дядек, отвлекши меня обманным движением, вдруг из всей силы ударил своею чугунною головою мне в живот. Я задохнулся и полетел на постель, тут же вскочил, но эти двое накинулись на меня и вырвали плётку.

Чёрт возьми! Я так долго искал это, я так долго и мучительно всё это выстраивал, и вот вдруг всё рухнуло в какое-то мгновение. Почему же это, почему так? Истина – не конечная станция всякого нашего взыскующего движения, она и есть такое движение. Истина – разгоны и торможения, истина – жалкие полустанки, которые проскакиваешь с налёта, не замечая оных, истина – и стук колёс, и сами эти колёса, истина – и заторы в пути, и их (заторов) благополучное преодоление!..

Раскрасневшиеся злые дядьки бросили меня на пол и навалились сверху, удерживая мои руки.

– Ах ты ж паскудник! – прикрикивали они. – Ишь надумал!.. Что вытворяет тут!..

Они меня не били, только держали, или, может, и ударили пару раз, но не больно, наверное, только для острастки. Видно было, что они и сами не знают, что им теперь делать.

– Марфа! – с укором сказал я. – Зачем ты так?

Она выглядела смущённою.

– Они меня заставили, – лепетала Марфа. – Они угрожали. Я не соглашалась, но они всё равно заставили…

– Ведь я же… – сказал я. Но не договорил. Дядьки снова стали мять и ломать меня.

– Петенька!.. Павлик!.. – кричала Марфа, хватая моих обидчиков за руки и стараясь тех оттащить от меня.

– Прикройся, сестра! – неприязненно крикнул старший из дядек. – А то, вишь тут, перед тремя мужиками голые сиськи раззявила!..

Марфа не стала искать лифчик, тот был на полу, прямо подо мной, но накинула свою мятую блузку и трясущимися пальцами быстро застегнула пуговицы.

– Ну, так что нам с тобой делать? – спросил меня брат Марфы, тот, что был старше.

– Петька! – отчаянно крикнула женщина.

Но братья только отмахнулись от Марфы.

– Как звать-то тебя, паскудник? – спросил меня младший.

– Фридрих! Он – Фридрих! – вскричала Марфа. – А если по-нашему, так – Федя.

– Немец, что ли? – удивился Пётр. – А с виду, вроде, наша, русская харя.

– Где же это ты немца-то подцепила? – удивился Павлик.

Я посмотрел на него с отвращением. Часто ли сами они на себя смотрят хладнокровным и непредвзятым глазом? Видимо, нет. Быть может, что и никогда.

– Зовите меня просто: Бог! – глухо сказал я.

Дядьки коротко хохотнули. Я не протестовал, я лишь молчал.

Души этих людей всегда будут обогреваться торфом или каменным углём. Им неведомы иные источники тепла или смысла.

– Ну-ка подержи его, брат! – сказал старший. – Я выпить хочу.

Павел навалился на меня, я, впрочем, не очень-то сопротивлялся. Другого ничего от человека я никогда и не ждал, так что стоит ли удивляться теперь моему нынешнему унижению? Нет, ему не стоит удивляться! Всё, что и могут принести мне мир и насельник его – человек, так только унижение, одно унижение, и ничего больше!.. Праведные пройдохи! Фальшивые проповедники, оголтелый ваш дух укрепляют лишь ложные толкования! Когда вы все изойдете в бесцельности, – ждите! Я приду к вам на подмогу, сияющий, великолепный, возродившийся, опомнившийся!.. Быть может, приду!.. Если бы любовь Бога к человеку не была домыслом, я увидел бы в ней самый кощунственный из инцестов. Я – временщик в этом мире-временщике, я – мертвец в этом мире мёртвых, мире безнадежных, безрассудных и безжалостных.

Петр налил себе самогона в мою стопку и выпил с ожесточением. Потом он засунул в рот капусты и ещё огурец и всё это жевал, шумно дыша и стоя надо мною. Капуста из его рта падала мне на грудь. Младшему тоже, должно быть, не терпелось выпить.

– Ну-ка, сестра, – сказал он, – налей и мне тоже.

Марфа налила самогона для брата, насадила огурец на вилку, самый лучший, и поднесла угощение Павлу.

– Павлик, отпусти его, – попросила женщина.

– Можешь отпустить, Павлуша, – хохотнул старший. – Никуда не денется!

– Смотри, сволочь, – сказал мой мучитель, ослабляя хватку, – с огнём играешь.

Я поднялся с пола, отряхиваясь.

– Феденька, налить тебе тоже? – ласково спросила Марфа, но тут же поправилась, и тон её при этом переменился – от бабьей гнусности до здорового человечьего подобострастия:

– Налить тебе, господин?

– Господин! – ухмыльнулся Петр. – Я вот вчера заявление на отгул на работе писал: господину, мол, начальнику цеха такому-то от господина старшего бригадира сякого-то… Прошу, мол, ну и так далее… Все мы теперь господа стали!..

Я лишь молчал, отвернувшись. Все предначертания от мира для человека сродни шантажу, даже самые милосердные, даже самые необязательные, знал я.

Братья шумно выпивали и закусывали, Марфа тоже потихоньку опрокинула стопочку.

– Ну, так что? – молвил Павлуша, насытившись. – Пороть его, что ли? А, Петь?

– Нет, – тяжело возразил Петр. – Он паскудничал прилюдно, у нас на глазах, можно сказать, а мы его должны втихомолку?.. Да он того только и добивается, да ты взгляни, взгляни! – говорил он брату.

– А чего мне глядеть-то на эту сволочь?! Он думал напаскудничает себе, и все шито-крыто будет, – отмахнулся Павел. – Да не тут-то было!..

– Надо его народу показать, – заключил Пётр, наливая себе ещё, – рассказать, какая он мразь, и вот тогда пусть народ посмотрит на него и решит, что с ним делать.

– Верно, – согласился младший.

– Вы что, мальчики, – испугалась Марфа, – хотите его на улицу вести? Не надо, уж лучше здесь.

– А ты, сестра, не вмешивайся, – нахмурился Пётр, – и так уж делов наделала по самую крышу. Родителей только наших покойных опозорила.

– Ты, Петька, не вали всё в одну кучу!.. – крикнула Марфа. – Родители здесь ни при чём.

– Давай собирайся! – дёрнул меня за одежду Пётр.

– Надо же, – удивился Павлик, – пришёл тут паскудничать и ещё свои чечётки выплясывает. Совсем без совести люди сделались.

– Где ты, сестра, только откопала такого? – поинтересовался Пётр.

– Не твое дело, – огрызнулась Марфа. – Туда же пойдешь – тебе такого не достанется.

Она накинула на плечи косынку и первой двинулась к выходу.

– Эй ты, – крикнул Пётр сестре, – не ходи никуда! Мы сами справимся!..

– Да отстань ты! – махнула рукою Марфа.

Вышли мы на лестницу едва ли даже не миролюбиво. Подошвы моих туфель стучали по ступеням бестактно и несвоевременно, но с этим ничего нельзя было поделать. Я шёл впереди, сразу за мною плелась женщина, а сзади громыхали тяжёлыми ботинками Марфины братья. Внизу я всё же не уберёгся и с размаха треснулся о притолоку, взвыл от боли и зажал темя рукою. Марфа ойкнула и потянулась ко мне, будто желая разделить со мной боль. Но я отвел её руку.